я не Мимокрокодил, я - Знакомыйпритащил. Рафаэль-убатарейщик
Венеция уходит под воду. (часть 2)
начало см. ниже. и откомментите! Не зря же я это писала!!!
11. Phoenix et Cygnus (Феникс и Лебедь).
Когда над крышами домов начинает разливаться багровые полосы заката, Авель и Ион осторожно выскальзывают из дверей старушкина дома.
читать дальшеФрау фон Лоэнгрин смотрит им вслед из окна, а потом задергивает кружевную занавеску и уходит в гостиную. Достает из резного шкафчика пакет старой пожелтевшей бумаги, извлекает из него черную блестящую пластинку и заводит патефон. И пока тот еще тихонько шипит и потрескивает, садится в кресло-качалку, укутывает ноги тяжелым пледом и начинает уютно постукивать спицами. Тихо, волнами, как издалека приходит мелодия вальса, и без конца тянется белая нитка, переплетаясь с красной. А фрау Герта едва заметно улыбается своим мыслям. Все будет хорошо. Все будет правильно. На маскараде ей не место, и ее праздник еще не пришел.
С комода на нее глядит прекрасная кукла Гретхен, вся в белых кружевах и лентах, с белыми волосами, с глазами цвета весеннего льда. Портрет Антонио Борджа в черной рамочке хитро щурится, расплывшись в загадочной ухмылке. Восковые цветы и сухие метелки ковыля застыли в вазе. За стеклом спят бабочки, приколотые длинными булавками - много, не сосчитать…
А со стены на фрау фон Лоэнгрин смотрит из тяжелой золоченой рамы она сама - ничуть не постаревшая за пятнадцать лет, с доброй улыбкой, в кружевном чепце, в золотом пенсне на цепочке. На коленях у нее сидит маленький мальчик в матросском костюмчике. У мальчика огромные птичьи глаза, и волосы, легкие, как пух. Черно-белое мгновение прошлого, оттиск отраженного света, пойманный фотографией…
Вальс звучит торжественно и вдохновенно, как реквием.
Небо темнеет, в нем расцветают искры салютов.
Люди в масках смеются, и кричат от радости.
Авель, сутулый, озабоченный, бродит по улицам широкими шагами. Иногда невольно касается маски двумя пальцами, словно проверяя, не исчезла ли, и поправляет очки на белом птичьем носу. Черные одеяния средневекового доктора кажутся более естественными на нем, чем даже сутана священника.
Ион в белом плаще с золотым лебедем следует за ним неотступно, боясь потерять в толпе. В мыслях полное смятение, он словно плывет по течению, не зная, что будет дальше, окончательно запутавшись в своих чувствах. Его спасает только уверенность Авеля, что ненавистный Враг Мира где-то рядом, и вдвоем они непременно сумеют его отыскать. Нервы натянуты как струны, странное возбуждение заставляет стучать кровь в висках. Он невольно хватается за эфес сабли, когда его вдруг ловит за плечо какой-то тип в ало-золотых одеяниях.
Но тот отступает, извиняясь:
- Простите, сеньор, вы не видели здесь моей… сестренки? Я потерял ее в толпе на площади…
Ион чуть надменно качает головой, и спешит уйти, но тот заступает ему дорогу:
- Вспомните, сеньор! Может быть встречали: на ней маска-бабочка, у нее крылья как у феи, она в зеленом платье… Не видели?
- Нет! -, отсекает Ион, спеша нагнать Авеля.
Но Авель уже успел раствориться в толпе, затерялся в подсвеченных разноцветными огнями сумерках венецианской ночи…
Тип в ало-золотом пристально смотрит на Иона сквозь прорези кошачьей маски, а затем сворачивает в переулок, где плещут по воде узкие весла, слышится смех и звон гитары.
В небе над крышами расцветают алые купола, зеленые тюльпаны разбрызгивает тысячи золотых искр, плывут серые хвосты порохового дыма…
Толпа на площади постепенно редеет и Ион вдруг замечает ее: маленькую, тонкую, как весенняя былинка…
Девочка в зеленой маске-бабочке и изумрудном платье стоит, низко опустив голову, и комкает в пальцах край расшитой блестками юбочки. Ее плечики горько вздрагивают - она плачет.
Ион непримиримо вздергивает подбородок и собирается пройти мимо - что ему за дело до какой-то терранской девчонки, глупой настолько, что потерялась в родном городе. Но та прячет личико в ладонях и всхлипывает особо жалостливо и ионова природная ответственность берет верх над презрением.
Он широким шагом подходит к ней и протягивает руку:
- Я - Ион! Я видел твоего брата - он ищет тебя! Пойдем!
Она поднимает на него темные глаза - их цвета не разобрать в свете фонарей.
Шмыгает носом и протягивает руку:
- Пойдем… Только я не помню, где я живу…
- Найдем. -, гораздо более уверенно, чем думает на самом деле, говорит Ион.
Они сворачивают в тот же переулок, где исчез тип в кошачьей маске, но там только причал без единой лодки и темные волны, уходящие в ночь.
Ион хмурится и уводит ее прочь, думая, что только этого еще не хватало ему на больную голову.
Спрашивает с нотой раздражения:
- Как он хоть выглядел, твой дом? Сколько окон, какая улица?... А где твои родители?
Та спотыкается на камнях мостовой, не успевая за его шагом.
Вздыхает:
- Я сиротка, у меня мама умерла… А дом у нас был большой. Красивый. Недорого. Окна, как арки… Весь стеклянный… А еще пианино, и стол с восемью ножками. А еще кот с рыжими полосками. А еще…
Ион перестает слушать ее лепет, из которого все равно не станет яснее, где она живет, и вспоминает свой дом. Высокие окна, полные неопасного солнечного света, трепещущие занавеси, дорогие картины по стенам, огромные восточные вазы на подставках, библиотеку, сад…
Византис кажется ему далеким, как мифический град Самарканд.
Ночь смыкается над ними, как занавес, их снова окружают музыка и маски.
- …Ой, а я вспомнила, где мой дом! -, малявка выдергивает у Иона руку и бежит прочь.
- Стой! -, бросается следом граф Мемфисский, боясь потерять ее в толпе.
Забывшись, переходит на скорость метаселан, заступает ей дорогу… но она уже и сама остановилась, растерянно озираясь по сторонам.
- Забыла. -, горестно сообщает она, и разводит руками.
- Знаешь, как родители волнуются, когда их дети болтаются черти-где?! -, грозно спрашивает Ион, нависая над ней.
- Я-то знаю! -, сердито откликается малявка. И шмыгает носом.
А потом вдруг весело смеется и тянет его вперед, указывая тонким пальчиком:
- Смотри, фокусники! Шпагоеды и огнеметы!
Очередная маленькая площадь. На ней возвышается затянутый пестрой тканью помост, на котором изгибаются акробаты и в руках жонглеров взмывают в небо золотые и синие шары. Силач в полосатом трико перекатывает с плеча на плечо огромную черную гирю. Двое в масках и расшитых золотом причудливых восточных костюмах на самом краю сцены развлекают народ:
- Я Индийский йог Агни Святорукий, сопровождаю своего принца! Вот этой святою рукой я сражу его врагов! -, говорит один и святой рукой ломает кирпичи, гнет стальные прутья, разрывает якорные цепи и ладонью пронзает насквозь доски толщиной в два пальца.
Толпа улюлюкает и требует поединка святорукого воина с полосатым силачом.
- Я Индийский принц, Сома Божественноликий, ищу здесь своего Ангела! Он дарит мне силу и власть, превыше любой человеческой! -, говорит другой и разводит ладони в стороны.
А на ладонях пляшет синее пламя.
Толпа восторженно гомонит и аплодирует ему.
- Вот врет-то! Дарит ему Ангел силу, еще чего!... -, сердито бормочет девчонка, но Ион ее не слышит.
- Раду! Раду!… -, кричит он, задыхаясь, завороженный светом синего огня.
А Раду Бельмонд вздрагивает, безошибочно узнав его голос, шарахается со сцены…
В его глазах - почти паника, словно он спал и проснулся в незнакомом месте на холодном ветру…
Шарахается черной размытой тенью, как умеют метаселане, пытается скрыться в путанице ночных переулков, затеряться, уйти…
Но Ион преграждает ему путь, обхватывает руками за пояс, забыв об опасности, прячет лицо у него на груди…
Плачет. Горько, беспомощно, счастливо…
Шепчет:
- Раду, я нашел тебя! Раду, ты пришел!...
Уверенный, что сошел с ума и видит призрак названного брата.
А Раду чувствует себя распоследним предателем. Гадом. Мерзавцем.
От того, как ему стыдно, трудно дышать и в горле горечь комом.
Хочется закрыть глаза и перестать существовать…
Хочется совсем исчезнуть из ткани мирозданья, чтобы никогда не было того пути предательств и ошибок, унижения и безысходности…
И безумно хочется верить, что можно еще исправить хоть что-то…
Глаза Иона - огромные, безумные - на бледном лице.
Тонкие руки, тени вокруг глаз, обветренные губы…
Это все… из-за него?…
Раду кладет ему руки на плечи, осторожно гладит, шепча:
- Я здесь. Я живой. Ничего страшного… Успокойся… Пожалуйста…
- Видишь, до чего ты его довел? -, словно прочитав его мысли, спрашивает мелкая девчонка в зеленом платье, крутившаяся неподалеку.
Раду, забывшись, скалит на нее клыки, но та только смеется.
И сдергивает маску-бабочку:
- Ку-ку, сына непутевая! Я-Садако-как-дела-я-тебя-уже-нашла! Ох, и задаст тебе Милка дома…!
Раду смотрит на Императрицу и ему хочется провалиться под землю.
Ион виснет на нем, его колотит крупная дрожь.
- Как дети малые. Глаз да глаз… -, горестно вздыхает Императрица. – Ну, чего стоишь столбом, пошли уже!
Зажимает в кулачке конец широкого индуистского пояса и тянет за собой Раду, как ягненка на поводке, в сторону пристани.
Графа Мемфисского не держат ноги, Раду поднимает его и несет на руках, гадая, каково будет наказание всевластной Императрицы за все его прегрешения.
А она спрыгивает в лодку, отвязывает веревку и, как ни в чем не бывало, заводит мотор.
Ей незачем придумывать страшную кару, когда муки совести и Ионов скверный характер сделают все вместо нее. Главное, без приключений добраться до Византиса. А там…
Алые и золотые искры фейерверков пляшут на воде.
Колокола на Сан Марко отбивают полночь.
Огни праздничного города гаснут за далью волн…
12. Scorpius et Horologium (Скорпион и Часы).
Исаак любуется сверканием уличных огней в бокале красного вина.
Несмотря на поздний час и ночную прохладу, кафе и не думает закрываться. Столики вынесены на улицу, белеют салфетки, тепло горят свечи в стеклянных шарах фонарей…
Исаак любуется сверканием огней в бокале красного вина, а затем подносит к губам и делает глоток. Прикрывает глаза и замирает, прислушиваясь, как между двумя ударами сердца по телу разливается волна тепла.
Мужчина, сидящий за столиком напротив него с чашкой чая, смотрит на мага с интересом. Его глаз не видно за блеском строгих очков в роговой оправе. Серый костюм британского клерка начала двадцатого века сидит на нем безупречно, уголок белоснежного платка выглядывает из нагрудного кармашка, на бэджике четкими буквами красуется: "К.Т. Гарденер. Секретарь некроотдела".
Мимо по улице проходят маски и музыканты.
Кажется - все жители города покинули свои дома, никто не спит, темное небо подсвечено розовым и золотым, расколото фейерверками…
Секретарь пристально глядит на толпу, отмечая каждого, не имеющего тени, отражения, или отбрасывающего несколько теней, или тень-с-двойным-дном, или тень зверя.
Озабоченно качает головой, и делает пометку в блокноте:
- И все-таки Их необычно много в этом году, согласитесь. Такие сборища чреваты всякими неприятными ситуациями, да и для живых не слишком хорошо, когда вокруг столько Этих…
Исаак прячет усмешку на дне черных глаз и говорит преувеличенно серьезно:
- Все на свете есть не более чем космическая пыль. Этот год и год грядущий, и все прошлые года от извержения вулкана Везувия не принесли мне ничего нового. А люди слепы, чтобы увидеть, что творится вокруг.
- Не то чтобы совсем слепы, но весьма близоруки -, кивает Секретарь, пряча блокнот в потайном кармане на груди. - А вот НЕ люди совсем даже наоборот. И во избежание неприятностей, я прислан сюда начальством приглядывать за порядком, вы знаете.
- Обычно они посылают девочку с красной ленточкой, настроенную на радикальное решение проблемы. А она сначала бросает заклинания, а уже потом смотрит, по кому попала. -, салютует ему бокалом Исаак. - Выпьем за редкую возможность отпраздновать шабаш без воплей и гиканья, а?
- Не пью. -, с улыбкой качает головой Секретарь.
И чокается с ним чайной чашкой.
На столиках тепло горят красные свечи.
Мертвые и живые проходят по улице мимо.
Девушка в белой маске и белом плаще, с волосами, длинными как ручьи - тише тени; мужчина в позолоченной маске льва - плавно, как солнце по небосводу; стайка детей - с визгом и топотом; змеебог Теодор с новой песней; кот Веник с колбасным огрызком в зубах…
Им нет числа.
Маг иронично вздергивает бровь, и Секретарь отвечает ему безмятежной улыбкой.
И продолжает сидеть за столиком с чашкой горького черного чая в руках.
Потому что есть праздники, на которые даже пастыри Проклятий и Духов предпочитают не вмешиваться в ход игры Колеса Судьбы…
Потому что есть дни, в которые смещается ход времен, и волны хаоса бьются о берег космоса высоким прибоем.
Потому что…
Потому что есть чай и вино, и до рассвета еще далеко, и свечи горят:
За всех кто пришел в этот город…
13. Gemini (Близнецы).
Ночь смыкается волнами.
Все реже падают в воду с небес разноцветные искры.
Редеют толпы, разбиваясь на группы бродящих без цели подгулявших людей, и одиночек, торопливо спешащих домой. Ленты серпантина путаются под ногами, пестрые кружочки конфетти размокают на влажных камнях мостовой…
Авель растерянно озирается по сторонам, пытаясь взглядом отыскать Иона. Неуверенно окликает, потом еще раз - громче - и убеждается, что потерял его. Возвращается прежним маршрутом, путается в переулках, упирается в незнакомый канал…
Тишина. Шелест волн, запах морской соли и порохового дыма от фейрверков.
В темноте все улицы едины.
Авель хмурится, снимает маску и устало трет глаза.
Пытается вспомнить место, где последний раз видел Иона, когда вдруг…
Это чувство - как резкий минорный аккорд самой сломанной в мире скрипки.
Сжимается сердце - это как прикосновение белых перьев к лицу…
Как первые лучи весеннего солнца, как родник…
Это чувство - как крокус, распускающийся из-под снега - невыносимо холодно и больно.
Потому что Каин - здесь.
Рядом. Смотрит с нежной, заоблачно звездной улыбкой…
Авель оборачивается, резко, готовый в любой момент призвать свои способности крустника, но улица пуста, лишь в самом конце трое подвыпивших мужчин смеются чему-то и поют нестройным хором:
"Ови сэй-зе Ан-же-ло, нон сепью а-кант ва ми-и-и-и…
Ла-ми соло накри-мо софро-танто сенса-тэ…"
Он поспешно покидает набережную канала.
Он очень хочет верить, что ошибся. Что это только усталость, нервы, загадки последних дней… И в то же время он знает, что это не так. Знает, что Каин жив. Что он опять пришел посмеяться над его беспомощностью что-либо изменить. И это знание заставляет его ускорить шаг, потом побежать - вперед, вперед, скорее - словно они связаны невидимой нитью, указывающей ему путь.
Мелькают мостики, огни в витражных окнах домов сливаются стеклами калейдоскопа и воздух становится плотным, как полотенце. Бешено стучит сердце, подкатывая к горлу.
Он сам не заметил, как оказался стоящим на мокрых каменных ступенях старого двухэтажного дома. Опомнился, только когда взялся за кольцо в зубах у бронзовой львиной головы, и даже сквозь перчатки почувствовал его холод, а дверь открылась ему навстречу бесшумно и легко.
Там - темнота, гулкое эхо прихожей, запахи дерева, пыли и старых вещей, и колышутся зыбкие, словно живые, тени во тьме.
За спиной плещет водой канал, и свет одинокого фонаря расплывается по нему янтарной дорожкой.
И кажется - можно еще повернуться и уйти от того, что его ждет…
Авель заходит в дом.
Запахи дома обволакивают его, уплотняются, словно ноздреватый сладкий пирог. Старый шкаф с потемневшими от времени створками, выдвигается из темноты, а в нем, словно узники в сумрачной башне, крепко спят безымянные книги с облетевшей с корешков позолотой. Молчат настенные часы с обломанной минутной стрелкой, и узорчатой часовой, застывшей возле мистической цифры три, похожей на рыболовную снасть…
…три часа ночи, или утра - время страхов, сумерки души…
…время, когда не спящие уходят неслышно, а спящие не смогут проснуться…
…когда незримые золотые ладьи проходят дальше всего от Луны, и лукавые духи-инкубы беззвучно слетают на Землю…
…время горечи, памяти, боли…
Ворсистый ковер гасит звуки его шагов, когда Авель нерешительно замирает у лестницы на второй этаж и заглядывает на кухню, привлеченный мерцанием и светом. А там - блеск начищенных пузатых кастрюль, ряд сковород на стене, круглых словно восточные гонги, фаянс и хрусталь, запертые в сервант под стекло… И экран черно-белого телевизора, словно волшебный фонарь, беззвучно сменяет один за другим кадры жизни людей из кино, а перед ним на низком диванчике дремлет пожилая женщина в цветастом платье, и блики света придают ее лицу тысячи причудливых выражений…
Ступени чуть слышно скрипят под ногами - одна, другая, третья… пятая, шестая… десятая…
На втором этаже - огромная зала, полосы уличного света, падая из высоких окон, дрожат на паркетном полу и взблескивают на гранях подвесок огромной люстры…
А дальше темный коридор с провалами запертых спален-нор и приоткрытая дверь ванной.
Найтроуд замирает, пытаясь сдержать невольную дрожь.
Его чутье почти кричит, что брат находится так близко, что стоит только сделать несколько шагов, протянуть руку и сомкнуть пальцы на ручке двери в конце коридора, чтобы…
Чтобы… что?
Увидеть?… Спросить?… Сказать ему, что…? Или… вызвать на новый бой?…
Плеск воды - мелодичный и тонкий.
Плеск воды из ванной - оттуда тянет холодом и сыростью.
Из-за приоткрытой двери падает полоска золотистого света.
Бесконечно медленно Авель отворяет ее и замирает на пороге:
Из запотевшего крана сбегает струйка воды. Ванна - огромная, глубокая, на выгнутых птичьих лапах, а в ней плещется что-то темное, бордовое, жуткое…
Розы. Алые. На длинных-длинных ножках. Много…
За спиной тихо и довольно смеется Каин.
Ангел Ордена Крестов и Роз…
14. Draco et Lyra (Дракон и Лира).
Над крышами гаснут звезды - не алые и зеленые звезды фейерверков, а тусклые и хрустальные, далекие звезды предрассветного неба…
Над крышами гаснут звезды - одна за другой, словно проваливаются в широкие раструбы почерневших печных труб…
Дитрих задирает голову и долго смотрит на них, забывая крутить ручку старой шарманки. Потом сдвигает шарманку на бедро, придерживая рукой, чтобы случайно не разбить и шагает вверх по улице, пытаясь определить свое местонахождение. Оглядывает немногочисленных встречных, придирчиво оценивая костюмы и маски, но не спешит подбирать себе новую куклу - еще успеется, а сейчас он немного устал и ищет кого-нибудь из Ордена, чтобы вместе отправиться домой.
На одном из мостиков он замечает Зиглинду. Она стоит у перил, глядя в воду, а над ней в рамке из облупившихся стен домов постепенно светлеет небо, и все вокруг кажется ажурными силуэтами, вырезанными из черной бархатной бумаги.
- Под тобою рухнет мост
В бездну звезд,
В бездну звезд,
Улетай скорее в Рай, моя милая леди… -, тихонько напевает Лоэнгрин на мотив из шарманки, подходя и опуская руку ей на плечо.
- Здравствуй-Дитрих-тян! -, улыбается кукла, откидывая вуаль. - Ты-папочку-не-видел?
- А он тебя что, одну бросил?! -, изумляется Дитрих. - Ну и ну! Ладно, пойдем.
Берет Зиглинду за руку и решительно шагает по городу, соображая, где находится дом, в котором они остановились, но скоро бросает это дело - точные координаты знали только Мельхиор и Исаак, остальные ориентировались по их указаниям. Потом вдруг припоминает что-то, бормочет по нос:
- Ну, я и балда. Ох, попадет же мне…!
И уводит куклу сквозь рассветную дымку к совсем другому дому.
Дому, где в гостиной под стеклом спят лазурные бабочки, где уже завел свою тихую песню поставленный на плиту эмалированный чайник, и где фрау фон Лоэнгрин, потушив керосиновую лампу, уже который раз нетерпеливо поглядывает на часы в старинной медной оправе. А Антонио Борджиа непонятно усмехается с портрета: "Так ли страшна эта старая добрая фрау, что неслышно стелит постели всякому, кто когда-либо жил на свете? Многие даже не знают, что Герту зовут…"
Смерть.
15. Cassiopeia (Кассиопея).
Они сидят на ступенях набережной и смотрят, как волны залива постепенно окрашиваются зеленым золотым и лиловым. Нескладная коротко стриженая девица прерывисто вздыхает и щурит раскосые желтые глаза. Зевает украдкой и кладет Мельхиору голову на плечо.
А Мастер обнимает ее за плечи и тихо рассказывает на ухо:
-…и устроил над Лондиниумом какой-то балаган. За что и поплатился. Мальчишка. А потом он исчез, наверное, упал в море, ты же знаешь, инстинкт самосохранения у него напрочь отсутствует. Передал только где его искать, и…
Чика слушает и кивает: да, помню, мы вместе курировали проект Красный Марс, растили близнецов, и всегда Каин был таким, а его брат всегда осторожничал, но теперь все поменялось, только это не важно, теперь, когда ты здесь…
- Ты здесь. -, словно услышав ее мысли, повторяет он.
Закрывает глаза, и спрашивает невпопад уже который раз:
- Нэка, откуда ты здесь?
А она отвечает:
- У кошки девять жизней, забыл?
Он снимает очки и устало трет веки, оттого что край солнца показался, наконец, над волнами, - сквозь ресницы кажется что огромный огненный махаон ползет по небосклону, трепетно расправляя янтарные крылья…
- Забыл. Не суть важно… На чем я? Ах, да. …Спустя год, мы приехали сюда, искать нашего фюрера. Остановились у мадонны Аюты… это, конечно уже не та мадонна Аюта, что привечала нас до Армагеддона… или та?… Не знаю. Кстати, а вон и сам Каин. Бежит. И Авель с ним… Гляди, как выросли…
- Блин! -, ахает Чика. - Блин квадратный, во дают!… Давай, жми, не догонишь!…
А мимо них, подобрав тяжелые юбки, с хохотом пробегает огненно рыжая женщина - босиком по мокрым камням, ей не холодно, и на тонких щиколотках, и на точеных запястьях бешено звенят тяжелые медные браслеты - дальше, дальше, к воде…
Плечом к плечу за ней бегут братья,
- Мама, подожди! -, отчаянно кричит Авель, и от его голоса над заливом взмывают потревоженные чайки.
- Лилит! Стой! -, в голосе Каина звучит металл, чувствуется, что он уже привык всеми повелевать.
Но она лишь оборачивается на миг и роняет маску на ступени - белый печальный лик с черной слезой на щеке - и замирает на самой последней ступеньке, лукаво улыбаясь.
- Мама! Нет! -, кричит Авель, порываясь броситься за ней, но Каин удерживает его за плечо. - Мама, подожди!
Вода плещет у ног Лилит, когда та делает шаг… еще, и еще… и уходит прочь по волнам, поддернув край узорчатой юбки.
Тяжелые подвески звенят на ветру, сверкают золотые нити зеленого сари…
Уходит Святая Лилит - навстречу зимнему рассвету, рыжему, как медь ее волос…
Венеция уходит под воду.
Эпилог.
Девочка смотрит в окно,
За окном что ни день, то зима в кимоно
Всех кладёт на лопатки –
От белого снега свет белый не мил.
Девочка хочет опять непреклонно
Туда, где плывёт, как игла патефона
Гондола, а воды лагуны, как жидкий винил.
С корабля на карнавал
Чудеса случаются!
И никуда от этого не деться ей…
Как любимый нагадал, так и получается –
Далеки твои пенаты,
Где всю жизнь бы не жила ты,
Умирать опять плывёшь в Венецию.
Девочка видит, как снова и снова
Сползает по крыше старик Казанова
И с первой звездой превращается в рыбу-пилу.
Время мечет икру по дну мирозданья,
Отравленный город теряет сознанье
И камнем уходит под воду в янтарную мглу…
(Ундервуд. Смерть в Венеции)
Декабрь 2009 – Март 2010
Маленькая аффторская отсебятина в качестве послесловия:
Я не умею писать на заказ, и про Ториблу пишу редко.
Просто мне захотелось еще раз окунуться в жизнь любимых героев, на время написания текста увидеть ее изнутри, и подарить им еще один жест, слово, мысль…
Из Арригинальной Ториблы здесь только имена и общие черты внешности героев. Характеры же списаны с нашей ролевой-анимешной компании, образов форума-Абсента и КМ-форума, а еще моих собственных домыслей.
Напихала пару-тройку ориджей из общих знакомых - куда без них!
Озаглавила части названиями созвездий – почти от балды, еще в начале работы хотела это сделать, хотя может и не стоило…
Действие создано на основе рассказов Мастера Мельхиора о Венеции, которые я слушала не очень внимательно, о чем теперь жалею.
Благодарности:
Спасибо Соне Минку за Каина, Рее за Авеля, Мельхиору за самого себя, Коту Тау До за Теодора, Студенту из морга за Чику Хикари, а Сес-стренке за несравненно-прекрасную Лилит и маленькую Сэтточку. И, конечно же, огромное спасибо Дуо-Ganmetall - за очумительную Сюзанну, которой было отведено в повествовании непростительно мало места.
Спасибо А. Грину за идею с Лилит, Д. Рубиной за "Высокую воду венецианцев", и "Всем островам" за самаскарный стих так и не использованный в тексте, "Темному Дворецкому" за костюмы кукол и песенку про мост.
Спасибо группе Ундервуд за «Смерть в Венеции», использованную в эпилоге.
Отдельная благодарность аффотру персонажей Арригинальной Ториблы - за то, что помер, прежде чем успел окончательно испоганить им жизнь!
@темы: мой юмор, Аффторство, жизненное, мои сказки, мои сны, мои стихи, Trinity Blood, личное, Венеция уходит под воду
