Просто еще одни воспоминания о былом.
Когда небеса близки к земле…
читать дальше
Ория стоит на веранде и смотрит на заснеженный сад.
На белые шапки снега, пригнувшие ветви китайского клена, на его незатоптанные покрывала, укрывшие цветы и травы, на тонкую паутину заиндевелых веток…
Пытается запечатлеть в сознании эту картину, старается придать мыслям ту же белизну и ясность, но тщетно. Одни черные образы в его голове сменяют другие, словно осенние ночи, что так темны на севере. И тогда он раскуривает трубку, чтобы не думать ни о чем.
Дым из тонкой трубки мешается с паром от дыхания. Клубится, набухает голубизной и улетает прочь, совсем исчезая в холодном воздухе.
И на сердце становится легче.
Сёдзи за спиной у Ории со стуком растворяются и во двор, зевая и кутаясь в старое кимоно на вате, выходит только что проснувшаяся после ночной работы Ёка. Она еще не успела навести на себя красоту, потому выглядит растрепанной и сердитой и похожа больше не на лису, а на бойкого рыночного воробья. Ёка подергивает чуткими ушами и пушит рыжий хвост, отвыкший в комнатном тепле от зимней погоды. Завидев Орию, она коротко кланяется, потом деловито принюхивается к воздуху и безошибочно заявляет:
- К вечеру похолодает. Если до обеда снег не пойдет, то завтра и подавно нового не будет. Может дорожки в саду вымести?
Ория кивает и смотрит, как она бодро семенит к притаившемуся в углу сада сарайчику. Как возвращается оттуда с метлой и деловито начинает шуршать ей из стороны в сторону, напевая свою любимую мелодию:
- Сакура-сакура-сакура-а-а,
Я хотела быть женой
Императора…
Я хотела быть женой
И ему понравиться!
Сакура-сакура,
Сакура-красавица…
Ория вспоминает, что когда-то в столице Ёку так и звали «Сакура-красавица» и знали именно по этой песне. Потому что ходила она по улицам в красных гэта на босу ногу, смело глядела в лица мужчинам своими желтыми глазами, улыбалась им начерненными зубками и пела про императора – до тех самых пор, как сам император не пожелал ее видеть, да так и влюбился без памяти с первого взгляда. Императрицей, правда, Ёка тогда не стала, довольствовавшись ролью любимой наложницы, но и в такой должности эта лиса так перебаламутила все Киото, что ее дважды выгоняли из столицы при правлении того императора, а после его смерти и вовсе прокляли на сто лет не пересекать ни одних столичных ворот.
- Сакура-сакура, сакура-а-а,
Я хотела быть женой,
Императора.
Ни министра левого,
Ни министра правого,
Ни оммедзи белого,
Ни вояки бравого –
Даром мне не надобно!
Кто хотел посвататься,
Пусть к ёкаям катятся! -, поет Ёка и в такт ритмично взмахивает метлой.
Ее высокий мелодичный голос плывет меж деревьев, переваливает через черепичные крыши дома и аукает в соседних дворах – словно и там с уборкой снега трудится по лисе. И ее песня так заразительна, что даже слышавший ее за все свои годы уж совсем несчетное количество раз Ория вынимает трубку изо рта и подхватывает последний куплет:
- Ах, хотела быть женой!
Ах, ему понравиться!
Сакура-сакура-а-а-а…
Ах, Сакура-красавица!
Морозный воздух холодит в груди, давая совсем уж непривычное ощущение легкости. Ория покрепче закусывает трубку, нагибается и собирает с края веранды пригоршню снега. Катает его в горячих ладонях, прикидывая на глаз расстояние… а потом запускает снежком в спину ничего не подозревающей Ёки. Та взвизгивает и аж подпрыгивает от неожиданности, а потом разворачивается, держа наперевес метлу как нагинату.
- Чтоб ты его себе засунул в…! -, вопит она сердито. – Чтоб тебе им подавиться!!! Я тут для него стараюсь, а он измываться изволит! Да чтоб тебя… да чтоб тебе… да чтоб тобой паровоз толкали в чистом поле! Сила есть, ума палата - а работать им не надо!
- Ладно тебе, уймись, иерихонская блудница. -, усмехается Мибу сквозь зубы, попыхивая трубкой. – Так и быть в следующий раз слеплю тебе снежного кролика…
- Лепи сию секунду, тогда прощу! -, отрезает она и начинает так сердито мести дорожку, что снег летит во все стороны.
Ория пожимает плечами и набирает еще одну пригоршню снега. Катает в ладонях, а потом сходит с веранды в сад и направляется к иве, растущей у пруда. Срывает с нее длинные листья для кроличьих ушей, потом срывает с рябины красные ягоды для глаз. Критично оглядывает получившийся результат, намечает мизинцем нос подковкой и оставляет готового кролика на краю веранды – пойдет Ёка обратно в дом, по дороге заберет, а что ей с ним дальше делать, не его забота.
Некоторое время еще он бродит по саду из угла в угол, вспоминая, как учил лепить таких кроликов своего племянника. Как тот в неумелых детских пальцах комкал снег, покуда тот не подтаивал настолько, что становился полупрозрачным. Как он сажал племянника себе на плечи, чтобы тот мог сам сорвать грозди с высокой рябины и листья с ивы. Как отогревал того потом у весело потрескивающего очага, рассказывал сказки…
И вдруг совсем другая зима приходит ему на память.
Зима, бывшая задолго до того, как у него появился племянник. Очень снежная и белая зима, гораздо более холодная, чем эта. Тогда все зимы были холоднее, снег – чище, ночи – дольше…
Ория останавливается у края пруда и смотрит на воду рассеянным невидящим взглядом. Той зимой сёгун Ёрииэ был изгнан своей властной матерью из столицы в отдаленный храм и Ория нанялся его сопровождать и охранять. Сёгун был молод и красив необычайной красою, какой отличаются лишь некоторые ханьё. Кожа его была смуглой и матово золотилась, словно сама солнечная богиня его благословила, а волосы были белы и вились непокорной волной, словно северный снежный ветер овеял его голову, как овевает вершины гор. Сёгун Ёрииэ очаровывал всякого, с кем заговаривал. Он умел одним словом, одним взглядом вселить в человека надежду, придать жизни смысл, мыслям – ясность. По его слову многие бы с радостью пошли на смерть или совершили бы небывалые подвиги. Его мать не зря боялась его как опасного соперника и постаралась расправиться со всеми его сторонниками в кратчайшие сроки.
Сёгун был глубоко опечален своим изгнанием и разлукой с друзьями, о судьбе которых еще не знал, потому хватался за всякий повод для радости, как голодающий за рисовую лепешку. Ория тогда рассказал ему несчетное количество веселых и смешных историй про Китай, в котором когда-то в юности бывал. Придумал великое множество шуток, и в ответном слове выслушал от сёгуна несметное количество забавных случаев и анекдотов из жизни двора и столичной знати. То было небывало веселое время в его жизни и казалось – ему не будет конца. Тогда он тоже лепил снежного кролика для сёгуна Ёрииэ и самым честным видом врал, что такие кролики живут на луне и день-деньской толкут в ступках бальзам бессмертия. И что сёгуну жить вечно, поскольку сами его речи – бальзам, продлевающий жизнь, сдобренный крепким животворным смехом. И сёгун смеялся и возражал, что слепленному Орией кролику толочь бальзам бессмертия нечем, ибо лап ему создателем не сделано. А Ория возражал, что лунный кролик на то и волшебный, что толчет бальзам не иначе как силой мысли…
Просто на исходе зимы дрожащая над своей властью мать сёгуна, госпожа Масако, приказала своим слугам от того избавиться. И те извели Ёрииэ так хитро, что даже умудренный жизнью Ория того не уберег. Да, он не подпустил бы к своему сёгуну ни одного воина, будь их хоть десятеро, хоть вдвое больше. Он всегда первый пробовал его еду и питье, многолетним лисьим чутьем распознавая яды. Бывало, ночей не смыкал глаз, прислушиваясь, все ли спокойно. Но предположить, что Масако велит подлить лак в горячий источник, где Ёрииэ любил отдыхать…
Ория смотрит на воду все не спешащего покрыться льдом пруда. Под водой медленно и сонно колышутся закованные в чешую карпы, но чистая вода черна и непроглядна. И в ее черноте, одна за другой растворяются без следа пушистые хлопья падающего снега. И снег ложится на плечи Ории и повисает в его длинных волосах жемчужной сетью, холодит кожу…
А за деревьями Ёка все шуршит и шуршит по дорожке метлой и поет:
- Сакура-сакура-а-а
Никому не нравится!
Облетевшая моя
Сакура-красавица…
Я хотела быть одной,
Сакура-сакура-а-а,
Когда стала я вдовой
Императора…
Ория чувствует, что у него погасла трубка, и выбивает ее о ладонь. Смотрит, как чернеет на снегу пятнышко пепла и понимает, что изрядно продрог, стоя на улице в одном домашнем без теплого хаори. Зябко поводит плечами и направляется в дом.
Когда он проходит мимо Ёки, она окликает его и задает ему какой-то вопрос. Но он, погруженный в свои мысли, не сразу обращает на нее внимание.
- Зимы стали холоднее, заметил? -, повторяет она. – Видно еще один круговорот времен подходит к концу. Говорят, в такое время потому приходит холод, что ледяной Ад Идзумо становится ближе к земле, и грешники оттуда получают второе рождение…
- А когда небеса Рая становятся ближе к земле? -, спрашивает ее Ория. – Когда второе рождение получат праведники?
- Тогда же. -, убежденно говорит Ёка и в такт словам поводит чуткими лисьими ушами. – А что, и грешников и праведников поровну должно на земле быть. Ну, или праведников на одного-двух больше. Глядишь, скоро кто знакомый снова в мир придет, переродившись… У меня, правда, грешников в покойных знакомых как-то больше скопилось, чем праведников, видно работа моя такая… Вот монах Иккю, даром что святой, а такой был прохвост, каких поискать! Вот уж с кем бы всласть повидаться-поругаться еще разочек! Или сыночек нынешнего ёкайского хороводовода, по прозвищу Веселый Карп, какой был кавалер знатный! Или вот кого б с удовольствием встретила, так это колдуна Домана – так бы и плюнула бы ему на плешь лисьим ядом! Ну и снова по чарочке опрокинуть с Макото Сишио или поболтать за жизнь с Асаи Нагамасой, которого все за глаза Домогасой за характер прилипчивый дразнили…
Она переводит дух и обращает на него взгляд хитрых внимательных глаз.
Спрашивает, чуть прищурясь:
- А ты, Мибу, вот кого ждешь? Племянника своего?
- И его тоже. -, уклончиво отвечает Ория и решительно забирает у нее метлу. – Вот что: пойдем-ка мы зажжем за наших покойных палочки на алтаре и пропустим по чарочке за скорейшее их перерождение.
- Тоже дело! -, с готовностью подхватывается Ёка и бежит в дом греть сакэ.
Слышно, как она там деловито строит кого-то, отдает распоряжения и снова во весь голос распевает про сакуру и императора. А Ория возвращает метлу в сарайчик и всего на миг задерживается на веранде, разглядывая вылепленного им снежного кролика – недолговечный и хрупкий символ бессмертия – и уходит в домашнее, пахнущее уютом, тепло, чтобы снова начать вспоминать то хорошее, что было в его жизни…
И сад под снегом становится совсем белым…
комментарии для читателей...
Сёгун Ёрииэ был племянником Куро Ёсицунэ.
Его жадная до власти мать Масако подстроила убийство его отца, а самого Ёрииэ сослала в храм в Идзу.
Единственной его радостью там были горячие источники.
Масако приказала налить в источник лак, который разъел кожу Ёрииэ до костей, от чего тот собственно и умер
Ёка была легендарной лисой Тамамо но Маэ, которую разоблачили придворные Императора и та обратилась в губительный камень. По легенде Тамамо но Маэ очень любила своего императора, и зла никому не желала, хоть и наслала проклятье на целый город.
Снежный кролик выглядит вот так: